Часть вторая

ФОРМИРОВАНИЕ ПОВЕДЕНИЯ И РАЗВИТИЕ ПСИХИКИ СЛЕПОГЛУХОНЕМЫХ

 

Глава I

НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ СЛЕПОГЛУХОНЕМОГО РЕБЕНКА

 

§ 1.    Слепоглухонемой ребенок до обучения

Что же представляет собой слепоглухонемой ребенок до начала его специального обучения и воспитания?

Все, наблюдавшие и описавшие таких детей, харак­теризуют их как совершенно беспомощных и лишенных способности человеческого поведения и мышления.

Известная французская слепоглухонемая от рождения Мари Эртен (по свидетельству L. Arnould, 1948) в девя­тилетнем возрасте вела себя, «как дикое животное», она была выведена из школы для глухонемых ,и из школы для слепых, .как «идиотка», и помещена в одиночную камеру психиатрической больницы. При специальном же вмешательстве было выявлено, что ее мозг нормален, а сама она вполне обучаема.

В аналогичное положение попадают и те дети, у которых слепоглухонемота не врожденна, а приобретена в раннем детстве. Ребенок, теряя слух и зрение, обычно те­ряет и все навыки поведения, приобретенные им до этого.

Гофгардт (S. Gofgaardt, 1890) в докладе на IV конгрессе, посвященном вопросам образования, рассказал о девочке Рагнхильд Каата, потерявшей на третьем году жизни слух, зрение, вкус и обоняние. До 14 лет она жила дома, а лишь к 15 годам ее приняли в училище для глухонемых. Она была Мало похожа на человека: могла просиживать целые дни на одном месте, не проявляя ни ма-

[67]

лейшего интереса к тому, что вокруг нее происходит, только изредка издавала звуки, похожие на тяжкий стон. Если кто-либо к ней приближался, она начинала топать ногами, реветь и царапаться, как дикий зверь. При обучении же ее развитие шло быстрее, чем у среднего глухонемого ребенка.

Показателен в этом отношении также случай с глухо­немым испанцем Ионосенсио Рейес. Потеряв зрение в 6 лет, он совершенно деградировал в психическом отно­шении, разучился ходить, впал в оцепенение, которое про­должалось до начала его обучения — до десятилетнего возраста (см.: А. В. Ярмоленко, 1954).

А. В. Ярмоленко, исследуя случаи крайней педагоги­ческой запущенности при слепоглухонемоте, так описывает этих детей: «Эта группа по своим проявлениям и по типу своего поведения ближе всего к «классическим» об­разам слепоглухонемых, не испытавших «благодетельного, оживляющего влияния обучения, искры божьей», как считали Арну, Лемуан и многие другие авторы. Эти «инертные массы», «яростные животные», наблюдаемые со стороны, как бы выключены из жизни отсутствием слу­ховых и зрительных впечатлений. Неподвижные, безынициативные, они целыми часами не меняют места, а иногда и позы. Они не пользуются осязанием для ориентации в пространстве и для освоения новых объектов. Навыки у них не выработаны — даже процессы еды, раздевания и одевания, удовлетворения простейших физиологических нужд совершаются после внешнего толчка, а без него мо­гут быть отодвинуты во времени до предельного нараста­ния потребности, после чего следует приступ ярости. У них нет и простейшего стремления .к обществу людей, искания их» (А. В. Ярмоленко, 1961, с. 85).

Наблюдения И. А. Соколянского (1927, 1962) показывают, что слепоглухонемые, лишенные обучения, могут проводить многие годы в кровати, в отгороженном углу комнаты, не общаясь с людьми и предметами, совершен­но не развиваясь психически, не научившись ни ходить, ни по-человечески есть и пить.

И. А. Соколянский так описывает «случай неправильного воспитания совершенно нормального в нервно-мозговом отношении, хотя и лишенного зрения и слуха, ребенка в интеллигентной и хорошо в материальном отношении обеспеченной семье.

[68]

Володя потерял слух на пятом году жизни. До болез­ни развивался совершенно нормально: был веселый, по­движный мальчик, уже хорошо говорил, был общителен с окружающими. Он был единственным ребенком в семье.

Во время нашего знакомства с Володей ему было уже 24 года. Краткие данные о нем дала его мать. Интереса к окружающему Володя не проявлял никакого. Во­обще, по словам матери, он живет чисто растительной жизнью, находится, как она .выразилась, в плену органических ощущений.

Внешне Володя выглядит отлично. Он высокого роста, обладает, по словам матери, «непомерной» силой. Так, например, если верить ей, он однажды совершенно свободно, без особых усилий сломал металлический круг от мясорубки, разогнул подкову.

Но ходить Володя может только с помощью посторон­них, сам же еле передвигается, широко расставив ноги и низко опустив голову. В своей спальне он ориентируется неплохо, знает, где что лежит, и довольно свободно обра­щается с постельными вещами. Может сам себя одеть, убрать постель и приготовить ее. Очень чистоплотен и все свои нужды отправляет самостоятельно. Но все это он делает в своей спальне. За пределами спальни он совершенно беспомощен и, будучи предоставлен сам себе, немедленно садится на землю, шаря вокруг себя руками, и начинает мычать, выражая беспокойство.

Во время консультации нам были продемонстрирова­ны некоторые его «умения»: его поставили на колени, нагнули голову, и он стал на голову, подняв сначала одну ногу, а затем другую. В таком положении он пробыл около трех минут. Опустил ноги только тогда, когда при­коснулись к ним. Мать добавила, что он мог бы просто­ять и дольше. Кто, когда и при каких обстоятельствах на­учил его этому, мать сказать не могла.

Кормить Володю было трудно — он разбрасывал пи­щу и стремился захватить пищу у соседа. Поэтому кор­мить его приходилось отдельно. Если постучать по столу, Володя убирает руки и некоторое время сидит непо­движно.

Активным он становился только с приближением вре­мени еды, остальное время почти всегда сидел в своей спальне неподвижно, повесив голову, будто спит; в дей-

[69]

ствительности же терпеливо ждал, когда его поведут кормить.

Во время консультации ему дали горсть черешен. Он выхватил черешни и начал их жадно есть, хотя перед кон­сультацией мать хорошо его накормила.

А между тем имелось достаточно данных, чтобы утверждать, что из Володи в надлежащих педагогических условиях мог бы выйти вполне умственно развитый чело­век и он мог бы заниматься производительным трудом.

Что сделало его таким, каким он был представлен на консультации? Конечно, неправильное семейное воспитание, когда родители из нездоровой любви к больному ребенку, сами того не сознавая и не желая, превратили его в полного инвалида» (И. А. Соколянский, 1962, с. 141 — 142).

При отборе в школу для слепоглухонемых мы иссле­довали группу педагогически запущенных детей, посту­пивших к нам из семьи. Некоторые из них были абсолютно не способны к самостоятельному существованию. Так как они находились все время на руках у матери, у них не вырабатывалась даже самостоятельная терморегуляция тела. В этом смысле их трудно было считать само­стоятельными организмами, они, скорее, были придатками к организму матери. Они не могли ночью отдельно от матери спать, не могли минуту находиться без нее и днем. Их было «раине трудно оторвать от матери, приучить отдельно спать, находиться не на руках, самостоятель­но есть.

Один из мальчиков, поступивший к нам в возрасте 6 лет, отличался тем, что мог внезапно как бы замирать и оставаться долго неподвижным. Оказалось, что в семье его не с кем было оставлять дома и он оставался один. И он «привык» за последние три года .вынужденного одиночества часами ждать, чтобы кто-нибудь к нему подошел. У него ко всему, кроме еды, отсутствовал интерес. Совершенно не умел себя обслуживать, не мог пользо­ваться и горшком. При систематических занятиях с ним он очень быстро овладел навыками самообслуживания и ориентировки.

Похожими на этого мальчика были дети, прибывшие к нам из детских инвалидных домов. Некоторые из них не умели ходить, другие ходили только по узкому кругу -зна­комого пространства. Они не умели самостоятельно есть,

[70]

даже держать ложку, пользоваться горшком, одеваться, раздеваться. Обычное их времяпрепровождение — это сидение в кровати или на .коврике и монотонные маятнико-образные раскачивания туловища. Эти дети не берут и не ощупывают никаких предметов. Не знают игрушек и не понимают, что это такое. Потребности в общении нет. На все попытки прикосновения реагируют отрицательно: отстраняются или отталкивают руки взрослого.

Вся психика таких детей сводится к ощущению простейших органических нужд и к переживанию простого удовольствия от их удовлетворения и неудовольствия.

Поведения, по сути дела, у них нет никакого. Оно заменено стереотипной двигательной активностью, позво­ляющей им тратить энергию.

Таким образом, слепоглухонемота при неблагоприят­ных внешних условиях, исключая все обычные формы че­ловеческого общения ребенка с другими людьми, обрекает его на одиночество и полуживотное существование. Развития человеческой психики в этих случаях не происходит вообще, несмотря на то что мозг ребенка с медицинской точки зрения может быть вполне нормален и физиологически пригоден к выполнению всех высших психических функций.

Французский психолог Лемуан, пытаясь представить психические изменения в связи с потерей слуха и зрения, пишет, что страх неизвестного, темнота, окружающая слепоглухонемых, неуверенность, невозможность общения заставляют их терять всякое чувство разума и меры. Поэтому-то их часто принимают за идиотов или сумасшедших. Он также пишет о «смертельном влиянии» од­новременного наступления глухоты и слепоты на психическую жизнь малого ребенка с его еще незакрепленной речью. У них только что появившаяся речь быстро исчезает. Как разум и суждения, так и чувства, воля, фантазия у них тяжело поражены. Фантазия падает до минимума и существует лишь в пределах осязательных впечатлений. Воля не урегулирована, интересы ограниченны. Такой несчастный ребенок, у которого отсутствуют оба высших чувства, скоро начинает казаться глупым и недо­ступным внешним впечатлениям (см.: Н. Lemoine, 1913). Лемуан наделяет слепоглухонемых не свойственными им чертами, пытаясь с субъективной точки зрения предста­вить результаты потери слуха и зрения; поэтому не уди-

[71]

вительно, что он в конце концов приходит к совершенно неправильной мысли о невозможности обучения слепо­глухонемых. Но он прав, когда говорит о «почти смертельном» (вернее бы сказать, о шоковом) влиянии одновременного наступления глухоты и слепоты на речь ребенка, и не только на речь, но и на все его поведение, на всю психику. У слепоглухонемого ребенка до начала его специального обучения может совершенно отсутствовать человеческое поведение и человеческая психика, и своеобразие педагогической задачи заключается в необходимости целенаправленного создания человеческой психики и поведения во всей их полноте.

С чего же начинать формирование поведения и пси­хики слепоглухонемого ребенка? Что является тем фундаментом, на котором в дальнейшем строится все здание человеческой психики? На эти вопросы мы попытаемся ответить в следующем параграфе.

 

§ 2.    Принципиальный путь первоначального развития

Ошибка большинства тифлосурдопедагогов прошлого заключалась в том, что они начинали обучение своих воспитанников с попыток формирования речи. Они исходили из того положения, что основным отличием человека от животных является «дар речи», и пытались сформировать эту речь в устной, письменной или дактильной (пальцевой) форме. Однако эта «речь», не опираясь на систему непосредственного (образного) отражения окружающего мира, повисала в воздухе и не могла служить основой психического развития ребенка.

Практика обучения слепоглухонемых показывает, что задача формирования речи ребенка не решается и не может быть решена как первая задача развития человече­ской психики.

Здесь мы позволим себе сделать небольшое отступ­ление от изложения вопросов слепоглухонемоты с тем, чтобы попытаться сформулировать более общие теорети­ческие позиции, исходя из которых анализировались проблемы психического развития слепоглухонемых де­тей. Выше уже говорилось о решающем значении для на­учной психологии идеи К. Маркса о том, что человек фор-

[72]

мирует свою психику, переделывая окружающий его мир. Маркс писал о промышленности как о «чувственно предлежащей перед нами психологии». «Такая психология, для которой эта книга, т. е. как раз чувственно наиболее осязательная, наиболее доступная часть истории, закрыта, не может стать действительно содержательной и реальной наукой» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, 1956, с. 595).

Очеловечивающее влияние предметов как продуктов общественного труда, окружающих ребенка, и роль обучения правильному сними обращению до сих пор недооцениваются как в педагогической практике, так и в психологической теории. А ведь именно предметное поведение, если можно так выразиться, т. е. обращение с предметами согласно их логике, и составляет сущность человеческого поведения. «Каждое из его, — говорит К. Маркс, имея в виду человека, — человеческих отношений к миру — зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, хотение, деятельность, любовь, — словом, все органы его индивидуальности... являются в своем предметном отношении, или в своем отношении к предмету, присвоением последнего, присвоением человеческой действительности» (там же, с. 591). Человеческое поведение и психика в процессе индивидуального развития порождаются и развиваются лишь благодаря нали­чию созданных общественным трудом предметов, в которых опредмечены способности человека.

«...Присвоение определенной совокупности орудий производства равносильно развитию определенной совокупности способностей у самих индивидов» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, с. 68).

На решающее значение для научной психологии этих фундаментальных высказываний К. Маркса обратил внимание А. Н. Леонтьев. Это значение для генетической пси­хологии раскрывается в полной мере, если рассматривать не только процесс опредмечивания психики человека в продуктах его труда, но и распредмечивание ее при пользовании индивидом этими продуктами.

«В процессе своего онтогенетического развития чело­век вступает в особые, специфические отношения с окружающим его миром предметов и явлений, которые созда­ны   предшествующими   поколениями   людей», — писал А. Н. Леонтьев. И далее: «...ребенок должен осуществить

[73]

по отношению к ним (орудиям, инструментам, предметам обихода. — А. М.) такую практическую или познавательную деятельность, которая адекватна (хотя и не тождественна) воплощенной в них человеческой деятельности» (А. Н. Леонтьев, 1959, с. 21).

«Итак, духовное, психическое развитие отдельных лю­дей является продуктом совершенно особого процесса — процесса присвоения, которого вовсе не существует у животных, как не существует у них и противоположного процесса опредмечивания их способностей в объективных продуктах их деятельности» (там же, с. 22). И далее: «...адекватное отношение человека к орудию выражается прежде всего в том, что он присваивает (практически или теоретически — только в их значении) фиксированные в нем операции, развивая человеческие способности.

То же, понятно, относится и ко всем другим человеческим предметам» (там же, с. 23).

П. Я. Гальперин еще в своей кандидатской диссертации «Психологическое различие орудий человека и вспо­могательных средств у животных» отмечал, что для ребенка орудие, которым надо овладеть (как и вообще любая вещь, сделанная руками человека), выступает как предмет, в котором запечатлены общественно выработанные в нем операции.

Психика ребенка формируется и развивается как ре­зультат взаимодействия его с миром вещей и миром людей. Вещи, во взаимодействие с которыми вступает ребенок, являются продуктами человеческого труда. Сущность взаимодействия с вещами и людьми заключается в том, что в обоих случаях это взаимодействие с человеческим фактором. Выражаясь с некоторой долей парадоксальности, можно сказать, что отношение индивида к другим людям осуществляется через вещь, а отношение к вещи — через отношение к другому человеку.

Общественно выработанный способ действия с вещью является человеческим фактором, вместе с тем в нем отражены объективные свойства данной вещи, вследствие того что она продукт практических действий (труда).

Выработанный обществом способ действия, закрепленный за вещью, неизбежно отражающий ее объективные свойства, и составляет общественное значение, зафиксированное за каждой вещью.

[74]

Ребенок в процессе обучения поведению в мире вещей, овладевая действиями с вещами, усваивает общественное значение их; общественные же значения вещей оказыва­ются их объективными свойствами, выражающими в сво­ей совокупности их сущность. Таковы общие принципы формирования поведения и психики ребенка, которыми мы пытались руководствоваться в теории слепоглухонемоты и в практике воспитания слепоглухонемых детей. Перейдем теперь непосредственно к слепоглухонемому ребенку.

Мир для слепоглухонемого ребенка до начала его обучения пуст и беспредметен. Для него не существует предметов, которыми заполнена наша жизнь, т. е. они могут быть для него в том смысле, что он на них может натолкнуться, но их не существует для него в их функциях и назначениях — в их общественных значениях, как теперь мы можем сказать.

Каким же путем, формируя и развивая поведение и психику у слепоглухонемого ребенка, осуществить присвоение им человеческих способностей, опредмеченных в очеловеченной среде? Как сообщить невидящему и неслышащему ребенку о предметном многообразии окру­жающего мира? Ясно только одно, что путь к познанию мира у такого человека один — через тактильно-двига­тельный анализатор. Казалось бы, дело обстоит просто: в руки ребенка надо вкладывать предметы, он их будет ощупывать, и таким путем у него создастся неограни­ченно большое количество образов окружающих предметов.

Однако практика воспитания слепоглухонемых детей показывает, что это неосуществимо. Ведь слепоглухонемые дети до начала их специального воспитания и обучения совершенно лишены каких бы то ни было черт человеческой психики — у них имеется лишь возможность ее формирования и развития (до самого высокого уровня), но на начальных этапах этого процесса они не имеют ни потребности в познании мира, ни навыков ориентировочно-исследовательской деятельности.

Если такому ребенку дают предметы для «осматривания», он их тут же роняет, даже и не пытаясь знакомиться с ними. Это и понятно, так как предметы, даваемые ребенку, незначимы для него. И как бы ни были новы тактильные раздражения при попытках вкладывания

[75]

разных предметов в руки ребенка, они не вызывают у него ориентировочной реакции¹.

Как заставить слепоглухонемого ребенка ощупывать предметы? Возникает необходимость создать такие усло­вия, чтобы познание предметов превратилось для него в потребность.

Каковы же пути формирования ориентировочно-исследовательской деятельности у слепоглухонемых детей? Как происходит формирование этой, если можно так сказать, ориентировочно-исследовательской потребности?

Любой слепоглухонемой ребенок имеет ряд простей­ших естественных нужд (еда, выделительная функция, защита). На первых порах эти нужды сами по себе еще не являются подлинными потребностями в психологическом смысле этого слова. Их как собственно человеческих потребностей не существует, они не могут еще стать двигателями целенаправленного поведения, поэтому на первом этапе никакого человеческого поведения и не существует. Подлинными потребностями эти нужды становятся, лишь опредмечиваясь и удовлетворяясь человеческими, орудийными способами.

Первое знакомство с предметами окружающего мира и происходит в процессе деятельности по удовлетворению простейших естественных нужд.

Таким образом, для слепоглухонемого ребенка на первых этапах развития очеловечивающее его присвоение общественного опыта необходимо связывается с конкретной практической деятельностью по удовлетворению его актуальных (сначала органических, а потом и других, развивающихся в деятельности) потребностей.

При удовлетворении естественных нужд, например во время еды, человек пользуется рядом «орудий» — лож­кой, вилкой, тарелкой и т. д. Это и используется для пер­вичного ознакомления слепоглухонемого ребенка с предметами. Взрослый во время кормления ребенка, держа его руки в своих руках, учит его пользоваться ложкой, тарелкой, салфеткой.

В процессе этой «деловой» (для организма) деятель-

 

¹Под ориентировочной реакцией здесь и дальше мы понимаем дви­гательную реакцию ребенка, направленную на улучшение осяза­тельного восприятия предмета, в данном случае — ощупывание предмета. Ее не следует смешивать с элементарной «подготовкой к реакции на изменение ситуации.

[76]

ности ребенок вынужденно знакомится с предметами. Вынужденно потому, что знакомство с предметами, употребляемыми при еде, является условием получения непосредственного (пищевого) подкрепления. В другое вре­мя, вне ситуации еды, эти предметы не вызывали у ребенка ориентировочной реакции (вкладываемые в его руку, они тут же падали или отталкивались ребенком), но во время еды восприятие этих предметов подкрепляется, сами они становятся значимыми для ребенка, и он начинает их ощупывать. Так постепенно, в процессе безусловного подкрепления (в данном случае — пищевого) формируется и в дальнейшем развивается ориентировочно-исследовательская деятельность.

В физиологии высшей нервной деятельности установле­но, что для формирования условного рефлекса на какой-нибудь раздражитель необходимо наличие ориентировочного рефлекса на этот раздражитель. Во всех исследованиях, в которых изучалось образование условных рефлексов, это юложение, вероятно, следует считать непреложным. Необходимо, однако, отметить, что исследователи, установившие эту закономерность, имели дело с более или менее сформированной высшей нервной деятельностью. Мы же наблюдали зарождение поведенческих реакций ребенка. Оказалось, что на первых этапах разви­тия слепоглухонемого ребенка для формирования ориентировочного рефлекса на раздражитель необходимо предварительное подкрепление его.

Практика воспитания вынуждена считаться с отсутствием у слепоглухонемого ребенка ориентировочной реакции на новые раздражители и с надобностью формирования этой реакции на первых этапах его развития.

Севершенно незнакомый предмет, данный в руки необученного слепоглухонемого ребенка, не ощупывается им: авторучка, коробка спичек, карандаш и т. д. выпадают из его рук или бросаются им. Однако засорившаяся соска, из которой перестает поступать в рот ребенка пища или вода, или измененная форма ложки вызывает живую ориентировочную реакцию (ощупывание).

Таким образом, рефлекс «что такое?» (по термино­логии И. П. Павлова) — это позднее образование. Мы никогда не наблюдали на ранних стадиях развития слепоглухонемого ребенка рефлекса «что такое?». Вместо него были лишь более конкретные реакции: «Не опас-

[77]

ность ли это?», «Не пища ли это?» и т. д. И если оказывалось, что раздражитель не имеет «делового» отноше­ния к организму, ориентировочная реакция по отношению к нему не развертывалась.

Возникновение и выраженность ориентировочной реакции определяются не новизной раздражителя, а, наоборот, сходством его с теми раздражителями, ставшими сигналами, которые ранее подкреплялись. Чем более нов раздражитель, тем меньше шансов, что он вызовет у слепоглухонемого ребенка ориентировочную реакцию. Оптимальным условием, при котором вызывается в этом пе­риоде ориентировочная реакция, является предъявление измененного варианта ранее подкрепленного раздражителя.

Вероятно, есть такие формы поведения, которые кажутся врожденными потому, что легко формируются в процессе онтогенеза. Констатируемые в наблюдениях условия проявления в действительности являются способом образования. Образование новых форм реакции в меняющейся среде — жизненно важное для организма дело, поэтому некоторые из форм поведения образуются быстро, для этого бывает достаточно одного подкрепления, и нужная связь замыкается. Некоторые же реакции, как известно, осуществляются благодаря генерализации, которая с самого раннего возраста может быть элективной. Такие реакции функционируют благодаря тому, что была ранее замкнута сходная связь, и сходство это не обязательно должно быть очевидным.

Именно таким, по нашему мнению, является познавательное поведение человека, начиная с ориентировочно-исследовательского рефлекса и кончая поисками истины. Едва ли правильно связывать эту деятельность с так называемым врожденным безусловным ориентировочным рефлексом, такого рефлекса, вследствие которого развивается ориентировочное поведение, вероятнее всего, просто нет, как нет и других биологических предпосылок, однозначно предолределяющих специально человеческую психику. Но ориентировочно-исследовательское поведе­ние формируется при первых же воздействиях внешней среды, приносящих пользу или вред организму. И соответствующая потребность проявляется совсем не так, как биологическая, которая, удовлетворяясь, угасает. Если, скажем, потребность в еде, удовлетворяясь, угасает, то

[78]

ориентировочно-исследовательская потребность, удовлетворяясь, развивается.

Ориентировочно-исследовательская деятельность воз­никает как активность, направленная на узнавание предмета, ранее участвовавшего в «деловой» деятельности. Результатом этой активности является актуализация образа вещи, при помощи которой раньше была удовлетворена какая-нибудь органическая нужда ребенка.

Расширение круга предметов, участвующих в удовлетворении первых потребностей ребенка, влекущее за собой усложнение «деловых» форм деятельности, предъявляет новые требования к ориентировочно-исследовательской активности, которая на этом этапе необходимо дол­жна осуществлять выбор одной вещи из нескольких, в разной степени пригодных для достижения целей «дело­вой» деятельности.

На ранних стадиях развития ребенка его познавательная активность жестко связана с «деловыми» форма­ми деятельности, как необходимое их условие. Ориентировочная активность не выходит за пределы нужд «деловых» действий. Однако лавинообразное увеличение потока предметов, вовлекаемых в «деловую» деятельность, не только количественно усложняет ее, но и перестраивает качественно. Для достижения своих целей та или другая «деловая» деятельность должна осуществляться по-разному в разных условиях. Круг предметов, участвующих в ее осуществлении, не просто расширяется, но и меняется в зависимости от изменения условий. В разных условиях деятельность для своего осуществления требует то одних, то других предметов. Соответственно этому меняются и усложняются задачи ориентировочной активности — она направляется на поиски нужного предмета. В этих поисках ребенок сталкивается с множеством разнообразных предметов, как имеющих отношение к «деловой» деятельности, так и посторонних для нее. Для того чтобы найти нужную вещь, ребенок должен сравнить попавшийся под руку предмет с имеющимся в его голове образом, осуществить примеривание реального предмета к идеальному образцу.

Это сравнение предмета с имеющимся в голове ре­бенка образом необходимо формирует новые знания, новые образы предметов, не имеющих прямого отноше­ния к «деловым» формам деятельности.

[79]

Таким образом, возникая как сторона «деловой» деятельности, ориентировочно-исследовательская функция все более отдаляется от непосредственного ее обслуживания и становится в какой-то мере самостоятельной деятельностью, порождая вторичную, «надстроечную» потребность в познании предметов окружающего мира.

На этом этапе результатом ориентировочно-исследовательской деятельности является не только актуализация образов, непосредственно нужных для успеха «деловой» деятельности, но и накопление знаний «впрок». Теперь ориентировочный рефлекс уже сам может играть роль своеобразного подкрепления, и на его основе теперь уже может формироваться огромное количество временных связей, обеспечивая создание все новых знаний.

Однако и на этом этапе окончательный отбор и за­крепление возникающих образов происходят в конкрет­ной практической деятельности, приносящей какую-то «пользу» организму, хотя теперь эта «польза» должна пониматься уже в более широком смысле и не ограничи­ваться едой, защитой от боли, холода и т. д.

Образы, сформированные в результате ориентировочно-исследовательской деятельности «впрок», служат ориентиром значительно более сложного поведения ребенка: к этому времени его научат ходить, одеваться, обуваться, преодолевать препятствия на пути, правильно пользоваться большим количеством предметов домашнего обихода (мебель, одежда, предметы туалета, игрушки и т. д.). Новые предметы, встречаемые ребенком или даваемые ему, тщательно «осматриваются» (руками) с по­мощью воспитателя, он знакомится с назначением каждого нового предмета.

С какими же «орудиями» знакомится слепоглухонемой ребенок на первых порах его обучения, какими функциями, закрепленными за этими «орудиями», он овладевает? Их, этих «орудий», на первых порах десятки, а потом сотни и тысячи. Это прежде всего огромное количество предметов быта, овладение которыми обычным зрячеслышащим ребёнком происходит незаметно, как бы само собой. Ребенок учится есть ложкой и вилкой, из миски и тарелки, сидя на стуле за столом, поочередно откусывая хлеб и прихлебывая из ложки, размешивать чайной ложкой в стакане или чашке, пить из стакана и чашки, пользоваться салфеткой; обучается в определен-

[80]

ное время, согласно режиму, ложиться спать в кроватку, на простыню и подушку, укрываться одеялом, приучается в определенное же время просыпаться и вставать с постели, убирать свою постель, пользоваться горшком или уборной, делать утреннюю зарядку, ходить в умы­вальную комнату, открывать и закрывать кран, регулировать приток теплой и холодной воды в струе, намыливать руки и лицо мылом, смывать мыло с рук и лица, чистить зубы зубной щеткой, вытираться полотенцем и причесывать волосы гребешком, надевать и снимать тру­сы, чулки, штанишки и рубашку или платье, надевать и снимать носки, тапочки, ботинки, валенки и калоши, пальто, кепку; он обучается открывать и закрывать двери, спускаться и подниматься по лестнице, ходить по полу и по земле, сидеть на стуле и на диване, играть с мячом, с куклой и с другими игрушками.

Это перечень не случайно пришедших в голову предметов и дел, всему этому действительно приходится специально обучать слепоглухонемого ребенка. Практически вся жизнь слепоглухонемого ребенка, подчиненная определенному режиму, является его непрерывным обучением.

Ребенок обучается выполнять не только то, что выше перечислено, но и еще десятки и сотни дел, воспринимая и познавая десятки и сотни предметов, сделанных человеком, овладевая закрепленными за этими предметами функциями. Через это овладение многочисленными предметами быта и происходит первое общение ребенка с человечеством, общение, в котором он, усваивая аккумулированный в предметах и их функциях тысячелетний человеческий опыт, сам начинает становиться человеком.

Обучение навыкам самообслуживания, которое имеет целью, по сути дела, овладение общественно выработанными способами удовлетворения индивидуальных потребностей, принципиально важно в общей системе воспитания и обучения слепоглухонемого ребенка как первый и важнейший шаг, закладывающий основы дальнейшего развития.

Взаимоотношение и взаимодействие между «деловыми» формами деятельности, направленными на удовлетворение первых потребностей, и ориентировочно-исследовательской активностью, имеющей познавательную цель, в раннем развитии ребенка предстает в следующем виде.

[81]

Познавательная активность возникает внутри «деловой» деятельности и для ее нужд (только так она и может возникнуть), формируется как обязательное условие ее осуществления. Однако, возникнув внутри деловой деятельности познавательная активность приобретает относительную самостоятельность. В результате ее относительной самостоятельности у ребенка формируются те знания об окружающем мире (образы предметов), которые выходят за узкий круг знаний, необходимых для осуществления конкретной формы деловой деятельности. Тем самым создаются условия для усложнения деловой деятельности, для создания новых видов ее. Она становится все более многообразной, выходит за пределы простого удовлетворения органических нужд ребенка — и это, в свою очередь, создает возможность для дальнейшего развития познавательной деятельности.

Относительная самостоятельность познавательной деятельности позволяет уже на первых этапах развития слепоглухонемого ребенка формировать его знания не только в процессе «деловой» деятельности, но также и в виде специальных учебных занятий и игры.

Необходимо только понять, что до начала обучения «деловой» деятельности и до образования внутри ее относительной самостоятельности познавательной деятель­ности не могут сформироваться условия для специаль­ных учебных занятий по так называемой сенсомоторной культуре. Заниматься сенсомоторным развитием ребенка до того, как у него сформированы первые навыки самообслуживания, и в отрыве от них — дело не только бесполезное, но и вредное, так как порождает у ребенка глубочайшее отвращение к учебному процессу.

Необходимость формировать навыки самообслужива­ния в той или иной степени признают все, кто сталкивается с обучением слепоглухонемых детей. Навыкам самообслуживания в какой-то мере обучают слепоглухонемых в США и в Англии. Но там это выступает в качестве одного, притом далеко не главного, предмета обучения.

Если у нас на первом этапе обучения самообслуживание детей является ведущей целью воспитательной работы, то, например, в Кондоверской школе (Англия) основ­ная работа на первом этапе направлена на сенсомоторное развитие. С детьми проводятся занятия по восприятию игрушек, кубиков, формируется ощущение ритма. Особое

[82]

внимание уделяется развитию тактильного восприятия путем специальных занятий, лепки. На развитие движе­ний направлены игры во дворе с большими кубиками, прогулки, плавание в закрытом бассейне, имеющемся при школе. Проводятся занятия с глиной, песком, водой.

Необходимо отметить, что перечисленные формы занятий со слепоглухонемыми детьми могут быть чрезвычайно полезными, более того, они совершенно необходимы, если проводятся с учетом того, что ведущей формой деятельности на первом этапе развития ребенка должна быть деятельность по самообслуживанию, «неделовые» формы деятельности должны возникать внутри «деловых» форм. Приобретая относительную самостоятельность, «неделовая» активность способствует сенсомоторному развитию ребенка, которое, в свою очередь, создает предпосылки дальнейшего развития «деловой» деятельности.

Основной педагогической задачей этого периода развития детей должно быть обучение навыкам самообслу­живания. Это, разумеется, ни в коей мере не исключает занятий по сенсорному воспитанию и развитию моторики. Задачи сенсорного и моторного развития слепоглухонемых детей решаются как внутри формирования деятельности по самообслуживанию, так и в виде специальных занятий, если сформирована относительная само­стоятельность познавательной деятельности.