27. ЗАВОЕВАНИЕ КОМСОМОЛА

   В 1923 году стройные цепи горьковцев подошли к новой твердыне, которую, как это ни странно, нужно было брать приступом, - к комсомолу.
   Колония имени Горького никогда не была замкнутой организацией. Уже с двадцать первого года наши связи с так называемым "окружающим населением" были очень разнообразны и широки. Ближайшее соседство и по социальным и по историческим причинам было нашим врагом, с которым, однако, мы не только боролись, как умели, но и находились в хозяйственных отношениях, в особенности благодаря нашим мастерским. Хозяйственное отношения колонии выходили все-таки далеко за границы враждебного слоя, так как мы обслуживали селянство на довольно большом радиусе, проникая нашими промышленными услугами в такие отдаленные страны, как Сторожевое, Мачухи, Бригадировка. Ближайшие к нам большие деревни: Гончаровка, Пироговка, Андрушевка, Забираловка - к двадцать третьему году были освоены нами не только в хозяйственном отношении. Даже первые походы наших аргонавтов, преследующие цели эстетического порядка, вроде исследования красот местного девичьего элемента или демонстрации собственных достижений в области причесок, фигур, походок и улыбок, - даже эти первые проникновения колонистов в селянское море приводили к значительному расширению социальных связей. Именно в этих деревнях колонисты впервые познакомились с комсомольцами.
   Комсомольские силы в этих деревнях были очень слабы и в количественном и в качественном отношениях. Деревенские комсомольцы сами интересовались больше девчатами и самогоном и часто оказывали на колонистов скорее отрицательное влияние. Только с того времени, когда против второй колонии, на правом берегу Коломака, стала организовываться сельскохозяйственная артель имени Ленина, поневоле оказавшаяся в крупной вражде с нашим сельсоветом и всей хуторской группой, - только тогда в комсомольских рядах мы обнаружили боевые настроения и сдружились с артельной молодежью. Колонисты очень хорошо, до мельчайших подробностей, знали все дела новой артели и все трудности, встретившие ее рождение. Прежде всего артель сильно ударила по кулацким просторам земли и вызвала со стороны хуторян дружный, дышавший злобой отпор. Не так легко для артели досталась победа.
   Хуторяне в то время были большой силой, имели "руки" в городе, а их кулацкая сущность для многих городских деятелей была почему-то секретом. В этой борьбе главными полями битв были городские канцелярии, а главным оружием - перья; поэтому колонисты не могли принять прямого участия в борьбе. Но когда дело с землей было окончено и начались сложнейшие инвентарные операции, для наших и артельных ребят нашлось много интересной работы, в которой они сдружились еще больше.
   Все же и в артели комсомольцы не играли ведущей роли, и сами были слабее старших колонистов. Наши школьные занятия очень много давали колонистам и сильно углубили их политическое образование. Колонисты уже с гордостью сознавали себя пролетариями и прекрасно понимали разницу между своей позицией и позицией селянской молодежи. Усиленная и часто тяжелая сельскохозяйственная работа не мешала слагаться у них глубокому убеждению, что впереди ожидает их иная деятельность.
   Самые старшие могли уже и более подробно описать, чего они ждут от своего будущего и куда стремятся. В определении вот этих стремлений и движений главную роль сыграли не селянские молодежные силы, а городские.
   Недалеко от вокзала расположились большие паровозные мастерские. Для колонистов они представлялись драгоценнейшим собранием дорогих людей и предметов. Паровозные мастерские имели славное революционное прошлое, был в них мощный партийный коллектив. Колонисты мечтали об этих мастерских, как о невозможно-чудесном, сказочном дворце. Во дворце сияли не светящиеся колонны "Синей птицы"*, а нечто более великолепное: богатырские взлеты подъемных кранов, набитые силой паровые молоты, хитроумнейшие, обладавшие сложнейшими мозговыми аппаратами револьверные станки.
   
   * "Синяя птица" - драма-сказка бельгийского драматурга Мориса Метерлинка (1862-1949), в которой дети ищут синюю птицу - символ счастья.
   
   Во дворце ходили хозяева - люди, благороднейшие принцы, одетые в драгоценные одежды, блестевшие паровозным маслом и пахнувшие всеми ароматами стали и железа. В руках у них право касаться священных плоскостей, цилиндров и конусов, всего дворцового богатства. И эти люди - люди особенные. У. них нет рыжих расчесанных бород и лоснящихся жиром хуторских физиономий, У них умные тонкие лица, светящиеся знанием и властью, властью над станками и паровозами, знанием сложнейших законов рукояток, суппортов, рычагов и штурвалов. И среди этих людей много нашлось комсомольцев, поразивших нас новой и прекрасной ухваткой;
   здесь мы видели уверенную бодрость, слышали крепкое, соленое рабочее слово.
   Да, паровозные мастерские - это предел стремлений для многих колонистов эпохи двадцать второго года. Слышали наши кое-что и о более великолепных творениях человечества: харьковские, ленинградские заводы, все эти легендарные путиловские, сормовские, ВЭКи *. Но мало ли что есть на свете! Не на все имеет право мечта скромного провинциального колониста. А с нашими паровозниками мы постепенно начали знакомиться ближе и получили возможность видеть их собственными глазами, ощущать их прелесть всеми чувствами, вплоть до осязания. Они пришли к нам первые, и пришли именно комсомольцы. В один воскресный день в мой кабинет прибежал Карабанов и закричал:

- С паровозных комсомольцы пришли! От здорово!..
   
   * ВЭК - Всеукраинский электрокомбинат.
   
   Комсомольцы слышали много хорошего о колонии и пришли познакомиться с нами. Их было человек семь. Хлопцы их любовно заключили в тесную толпу, терлись о них своими животами и боками и в таком действительно тесном общении провели целый день, показывали им вторую колонию, наших лошадей, инвентарь, свиней, Шере, оранжерею, всей глубиной колонистской души чувствуя ничтожность нашего богатства по сравнению с паровозными мастерскими. Их очень поразило то обстоятельство, что комсомольцы не только не важничают перед нами, не только не показывают своего превосходства, но даже как будто приходят в восторг и немного умиляются.
   Перед уходом в город комсомольцы зашли ко мне поговорить. Их интересовало, почему в колонии нет комсомола. Я им кратко описал трагическую историю этого вопроса.
   Уже с двадцать второго года мы добивались организации в колонии комсомольской ячейки, но местные комсомольские силы решительно возражали против этого: колония ведь для правонарушителей, какие же могут быть комсомольцы в колонии? Сколько мы ни просили, ни спорили, ни ругались, нам предъявляли одно: у вас правонарушители. Пусть они выйдут из колонии, пусть будет удостоверено, что они исправились, тогда можно будет говорить и о принятии в комсомол отдельных юношей.
   Паровозники посочувствовали нашему положению и обещали в городском комсомоле помочь нашему делу. Действительно, в следующее же воскресенье один из них снова пришел в колонию, но только затем, чтобы рассказать нам нерадостные вести. В городском и в губернском комитетах говорят: "Правильно, - как можно быть комсомольцам в колонии, если среди колонистов много и бывших махновцев, и уголовного элемента, и вообще людей темных?"
   Я растолковал ему, что махновцев у нас очень мало, что у Махно они были случайно. Наконец, растолковал и то, что термин "исправился" нельзя понимать так формально, как понимают его в городе. Для нас мало просто "исправить" человека, мы должны его воспитать по-новому, то есть должны воспитать так, чтобы он сделался не просто безопасным или безвредным членом общества, но чтобы он стал активным деятелем новой эпохи. А кто же будет его воспитывать, если он стремится в комсомол, а его не пускают туда и все вспоминают какие-то старые, детские все-таки, преступления? Паровозник и соглашался со мной, и не соглашался. Его больше всего затруднял вопрос о границе: когда же можно колониста принять в комсомол, а когда нельзя, и кто будет этот вопрос решать?
   - Как - "кто будет решать"? Вот именно и будет решать комсомольская организация колонии.
   Комсомольцы-паровозники и в дальнейшем часто нас посещали, но я, наконец, разобрал, что у них есть не совсем здоровый интерес к нам. Они нас рассматривали именно как преступников; они с большим любопытством старались проникнуть в прошлое ребят и готовы были признать наши успехи только с одним условием: все же здесь собраны не обыкновенные молодые люди. Я с большим трудом перетягивал на свою сторону отдельных комсомольцев.
   Наши позиции по этому вопросу с самого первого дня колонии оставались неизменными. Основным методом перевоспитания правонарушителей я считал такой, который основан на полнейшем игнорировании прошлого и тем более прошлых преступлений. Довести этот метод до настоящей чистоты мне самому было очень не легко, нужно было между прочими препятствиями побороть и собственную натуру. Всегда подмывало узнать, за что прислан колонист в колонию, чего он такого натворил. Обычная педагогическая логика в то время старалась подражать медицинской и толковала с умным выражением на лице: для того чтобы лечить болезнь, нужно ее знать. Эта логика и меня иногда соблазняла, а в особенности соблазняла моих коллег и наробраз.
   Комиссия по делам несовершеннолетних присылала к нам "дела" воспитанников, в которых подробно описывались разные допросы, очные ставки и прочая дребедень, помогавшая якобы изучить болезнь.
   В колонии мне удалось перетянуть на свою сторону всех педагогов, и уже в 1922 году я просил комиссию никаких "дел" ко мне не присылать. Мы самым искренним образом перестали интересоваться прошлыми преступлениями колонистов, и у нас это выходило так хорошо, что и колонисты скоро забывали о них. Я сильно радовался, видя, как постепенно исчез в колонии всякий интерес к прошлому, как исчезали из наших дней отражения дней мерзких, больных и враждебных нам. В этом отношении мы достигли полного идеала: уже и новые колонисты стеснялись рассказывать о своих подвигах.
   И вдруг по такому замечательному делу, как организация комсомола в колонии, нам пришлось вспомнить как раз наше прошлое и восстановить отвратительные для нас термины: "исправление", "правонарушение", "дело".
   Стремление ребят в комсомол делалось благодаря встретившимся сопротивлениям настойчиво боевым - собирались лезть в настоящую драку. Люди, склонные к компромиссам, как Таранен, предлагали обходный способ: выдать для желающих вступить в комсомол удостоверения о том, что они "исправились", а в колонии их, конечно, оставить. Большинство протестовало против такой хитрости. Задоров краснел от негодования и говорил:
   - Не нужно этого! Это тебе не с граками возиться, тут никого не нужно обдуривать. Нам нужно добиться, чтобы в колонии был комсомол, а комсомол уже сам будет знать, кто достоин, а кто недостоин.
   Ребята очень часто ходили в комсомольские организации города и добивались своего, но в общем успеха не было.
   Зимой двадцать третьего года мы вошли в дружеские отношения еще с одной комсомольской организацией. Вышло это случайно.
   Под вечер мы с Антоном возвращались домой. Блестящая сытой шерстью Мэри была запряжена в легковые сани. В самом начале спуска с горы мы встретили неожиданное в наших широтах явление - верблюда. Мэри не могла пересилить естественное чувство отвращения, вздрогнула, вздыбилась, забилась в оглоблях и понесла. Антон уперся ногами в передок саней, но удержать кобылу не смог. Некоторый существенный недостаток наших легковых саней, на который, правда, Антон давно указывал, - короткие оглобли, - определил дальнейшие события и приблизил нас к указанной выше новой комсомольской организации. Развернувшись в паническом карьере, Мэри колотила задними копытами по железному передку, пугалась еще больше и со страшной быстротой несла нас навстречу неизбежной катастрофе. Мы с Антоном вдвоем натягивали вожжи, но от этого становилось хуже: Мэри задирала голову и бесилась сильнее и сильнее. Я уже видел то место, на котором все должно было окончиться более или менее печально: на повороте дороги у водоразборной будки сгрудились крестьянские сани на водопое. Казалось, спасения нет, дорога была загорожена. Но каким-то чудом Мэри пронеслась между водопоем и группой городских саней. Раздался треск разрушаемого дерева, крики людей, но мы уже были далеко. Гора кончилась, мы более спокойно полетели по ровной, прямой дороге. Антон получил даже возможность оглянуться и покрутить головой:
   - Чьи-то сани разнесли, тикать надо. Он было размахнулся кнутом на Мэри, и без того летящую полной рысью, но я удержал его энергичную руку:
   - Не удерешь, - смотри, у них какой дьявол! Действительно, сзади нас широко и спокойно выбрасывал могучие копыта красавец-рысак, а из-за его крупа пристально вглядывался в неудачных беглецов человек с малиновыми петлицами. Мы остановились. Обладатель петлиц стоял в санях и держался за плечи кучера, потому что сесть ему было не на что: заднее сиденье и спинка саней были обращены в шаткую решетку, и по дороге волочились обгрызенные и растерзанные концы каких-то санных деталей.
   - Поезжайте за нами, - сердито бросил военный. Мы поехали. Антон радостно улыбался: ему очень понравились усовершенствования в экипаже, произведенные нашим беспокойным выездом. Через десять минут мы были в комендатуре ГПУ, и только тогда Антон изобразил на физиономии неприятное удивление:
   - От, смотри ж ты, на ГПУ наскочили... Нас обступили люди с малиновыми петлицами, и один из них закричал на меня:
   - Ну, конечно, посадили мальчишку за кучера... разве он может удержать лошадь? Придется отвечать вам.
   Антон скорчился от обиды и почти со слезами замотал головой на обидчика:
   - Мальчишку, смотри ты! Кабы не пускали верблюдов по улицам, а то поразводили всякой сволочи, лазит под ногами... Разве кобыла может на него смотреть? Может?
   - Какой сволочи?
   - Та верблюдов же! Малиновые петлицы смеялись.
   - Откуда вы?
   - Из колонии Горького, - сказал я.
   - О, так это же горьковцы! А вы кто, заведующий? Хороших щук поймали сегодня! - смеялся радостно молодой человек, созывая народ и показывая на нас, как на приятных гостей.
   Вокруг нас собралась толпа. Они потешались над собственным кучером и тормошили Антона, расспрашивая о колонии.
   - А мы давно собирались побывать в колонии. Там народ, говорят, боевой. Мы вот к вам приедем в воскресенье.
   Но пришел завхоз и сердито приступил к составлению какого-то акта. На него закричали:
   - Да брось свои бюрократические замашки! Ну, для чего ты это пишешь?
   - Как - "для чего"? Вы видели, что они с санями сделали? Пускай теперь исправляют.
   - Они и без твоего протокола исправят. Исправите ж?.. Вы лучше расскажите, как у вас в колонии. Говорят, у вас даже карцера нет?
   - Вот еще, чего не хватало, карцера! А у вас разве есть? - заинтересовался Антон.
   Публика снова взорвалась смехом:
   - Обязательно приедем к ним в воскресенье. Отвезем сани в починку.
   - А на чем я буду ездить до воскресенья? - завопил завхоз.
   Но я успокоил его:
   - У нас есть еще одни сани, пускай с нами сейчас кто-нибудь поедет и возьмет.
   Так у нас в колонии завелись еще хорошие друзья. В воскресенье в колонию приехали чекисты-комсомольцы. И снова был поставлен на обсуждение тот же проклятый вопрос: почему колонистам нельзя быть комсомольцами? Чекисты в решении этого вопроса единодушно стали на нашу сторону.
   - Ну, что там они выдумывают, - говорили они мне, - какие там преступники? Глупости, стыдно серьезным людям... Мы это дело двинем, если не здесь, так в Харькове.
   В это время наша колония была передана в непосредственное ведение украинского Наркомпроса как "образцово-показательное учреждение для правонарушителей". К нам начали приезжать наркомпросовские инспектора. Это уже не были подбитые ветром, легкомысленные провинциалы, поверившие в соцвос в порядке весенней эмоции. В соцвосе харьковцев мало интересовали клейкие листочки, души, права личности и прочая лирическая дребедень. Они искали новых организационных форм и нового тона. Самым симпатичным у них было то, что они не корчили из себя доктора Фауста, которому не хватает только одного счастливого мгновения, а относились к нам по-товарищески, вместе с нами готовы были искать новое и радоваться каждой новой крупинке.
   Харьковцы очень удивились нашим комсомольским бедам:
   - Так вы работаете без комсомола?.. Нельзя?.. Кто это такое придумал?
   По вечерам они шушукались со старшими колонистами и кивали друг другу сочувственно головами.
   В Центральном Комитет комсомола Украины благодаря предстательствам * и Наркомпроса и наших городских друзей вопрос был разрешен с быстротою молнии, и летом двадцать третьего года в колонию был назначен политруком Тихон Несторович Коваль.
   
   * Предстательство - заступничество, ходатайство (устар.).
   Тихон Несторович был человек селянский. Доживши до двадцати четырех лет, он успел внести в свою биографию много интересных моментов, главным образом из деревенской борьбы, накопил крепкие запасы политического действия, был, кроме того, человеком умным и добродушно-спокойным. С колонистами он с первой встречи заговорил языком равного им товарища, в поле и на току показал себя опытным хозяином.
   Комсомольская ячейка была организована в колонии в составе девяти человек.