10. СВАДЬБА

   В воскресенье пришли люди от Павла Ивановича Николаенко. Пришли знакомые: Кузьма Петрович Могорыч и Осип Иванович Стомуха. Кузьму Петровича в колонии все хорошо знали, потому что он жил недалеко от нас, за рекой. Это был разговорчивый, но не солидный человек. У него было засоренное песчаное поле, на которое он почти никогда не выезжал, и росла на том поле всякая дрянь, большею частью по собственной инициативе. Через это поле было протоптано неисчислимое количество дорожек, потому что оно у всех лежало на пути. Лицо Кузьмы Петровича было похоже на его поле, и на нем ничего путного не растет, и тоже кажется, будто каждый куст грязновато-черной бороденки растет по собственной инициативе, не считаясь с интересами хозяина. И по лицу его были проложены многочисленные тропинки морщин, складок, канавок. От своего поля только тем отличался Кузьма Петрович, что на поле не торчало такого тонкого и длинного носа.
   Осип Иванович Стомуха, напротив, отличался красотой. Во всей Гончаровке не было такого стройного и красивого мужчины, как Осип Иванович. У него был большой рыжий ус и нахально-скульптурные, хорошего рисунка глаза; он носил полугородской, полувоенный костюм и умел всегда казаться подтянутым и тонким. У Осипа было много родственников из очень заможнего селянства, но сам он почему-то земли не имел, а пробавлялся охотой. Он жил на самом берегу реки, в одинокой, убежавшей из села хате.
   Хоть и ожидали мы гостей, но они застали нас слабо подготовленными, - да и кто его знает, как нужно было готовиться к такому непривычному делу? Впрочем, когда они вошли в мой кабинет, в нем было солидно, тихо и внушительно. Застали они только меня и Калину Ивановича. Гости вошли, пожали нам руки и уселись на диване. Я не знал, как начинать. Осип Иванович обрадовал меня, когда начал просто:
   - Раньше в таких делах про охотников рассказывали: шли мы на охоту та проследили лисицу, красную девицу, а та лисица - красная девица... та я думаю, что это не надо теперь, хоть я ж и охотник.
   - Это правильно, - сказал я.
   Кузьма Петрович засеменил ногами, сидя на диване, и помотал бороденкой:
   - Дурачество это, я так скажу.
   - Не то что дурачество, а не ко времени, - поправил Стомуха.
   - Время разное бываеть, - начал поучительно Калина Иванович. - Бываеть народ темный, так ему еще мало, он еще и сам всякую потьму на себя напускаеть, а потом и живеть, как остолоп какой, всего боиться: и грома, и месяца, и кошки. А теперь совецькая власть, хэ-хэ, теперь разве заградительного отряду надо бояться, а то все не страшно...
   Стомуха перебил Калину Ивановича, который, очевидно, забыл, что собрались не для ученых разговоров:
   - Мы просто скажем: прислал нас известный вам Павел Иванович и супруга его Евдокия Степановна. Вы - как отец здесь, в колонии, так чи не отдадите вашу, так сказать, вроде приблизительно дочку Олю Воронову за ихнего сына Павла Павловича, он же теперь председатель сельсовета.
   - Просим нам ответ дать, - запищал и Кузьма Петрович. - Если есть ваше такое согласие, как уже и батько хотят, дадите нам рушники и хлеб, а если такого согласия вашего не последует, то просим не обижаться, что побеспокоили.
   - Хэ-хэ-хэ, того будет малувато, что просим не обижаться, - сказал Калина Иванович, - а полагается по этому дурацькому вашему закону гарбуза домой нести.
   - Гарбуза не сподиваемося, * - улыбнулся Осип Иванович, - да и время теперь такое, что гарбуз еще не вродился.
   
   * Гарбуза не сподиваемося - на тыкву не рассчитываем (укр.)
   
   - Она-то правда, - согласился Калина Иванович. - То раньше девка, гордая если сдуру, так она нарочно полную комору гарбузов держала. А если женихи не приходили, так она, паразитка, кашу варила. Хорошая гарбузяная каша, особенно если с пшеном...
   - Так какой ваш родительский ответ будет? - спросил Осип Иванович. Я ответил:
   - Спасибо вам, Павлу Ивановичу и Евдокии Степановне за честь. Только я не отец, и власть у меня не родительская. Само собой нужно спросить Олю, а потом для всяких подробностей надо постановить совету командиров.
   - А это мы вам не указчики. Как по новому обычаю полагается, так и делайте, - просто согласился Осип Иванович.
   Я вышел из кабинета и в следующей комнате нашел дежурного по колонии, попросил его протрубить сбор командиров. В колонии чувствовались непривычные горячка и волнение. Набежала на меня Настя, со смехом спросила:
   - Где эти рушники держать? Туда же нельзя нести? - кивнула она в кабинет.
   - Да подожди с рушниками, еще не сговорились. Вы здесь где-нибудь близко побудьте, я позову.
   - А кто будет завязывать?
   - Что завязывать?
   - Да надевать на этих... сватов, чи как их? Возле меня стоял Тоська Соловьев и держал под мышкой большой пшеничный хлеб, а в руках - солонку, потряхивал солонкой и наблюдал, как подскакивают крупинки соли. Прибежал Силантий.
   - Что ж ты, здесь это, трусишь тут хлебом-солью? Это ж надо на блюде...
   Он наклонился, скрывая одолевавший его смех:
   - Это ж с пацанами беда!.. А закуска как же? Вошла Екатерина Григорьевна, и я обрадовался:
   - Помогите с этим делом.
   - Да я их давно ищу. С самого утра таскают этот хлеб по колонии. Идем со мной. Наладим, вы не беспокойтесь. Мы будем у девочек, пришлите.
   В кабинет прибежали голоногие командиры. У меня сохранился список командиров той счастливой эпохи. Это:
   Командир первого отряда - сапожников - Гуд.
   Командир второго отряда - конюхов - Братченко.
   Командир третьего отряда - коровников - Опришко.
   Командир четвертого отряда - столяров - Таранец.
   Командир пятого отряда - девочек - Ночевная.
   Командир шестого отряда - кузнецов - Белухин.
   Командир седьмого отряда - Ветковский.
   Командир восьмого отряда - Карабанов.
   Командир девятого отряда - мельничных - Осадчий.
   Командир десятого отряда - свинарей - Ступицын.
   Командир одиннадцатого отряда - пацанов - Георгиевский.
   Секретарь совета командиров - Колька Вершнев.
   Заведующий мельницей - Кудлатый.
   Кладовщик - Алеша Волков.
   Помагронома - Оля Воронова.
   На деле в совете командиров собиралось народу гораздо больше: по полному, неоспоримому праву приходили члены комсомола - Задоров, Жорка Волков, Волохов, Бурун, убеленные сединами старики - Приходько, Сорока, Голос, Чобот, Овчаренко, Федоренко, Корыто, на полу усаживались любители-пацаны и между ними Митька, Витька, Тоська и Ванька Шелапутин обязательно. В совете всегда бывали и воспитатели, и Калина Иванович, и Силантий Семенович. Поэтому в совете всегда не хватало стульев: сидели на окнах, стояли под стенками, заглядывали в окна снаружи.
   Колька Вершнев открыл заседание. Сваты потеряли свою торжественность, задавленные на диване десятком колонистов, перемешавшиеся с голыми их руками и ногами.
   Я рассказал командирам о приходе сватов. Никакой новости в этом известии для совета командиров не было, давно все видели дружбу Павла Павловича и Ольги. Вершнев только для формальности спросил Ольгу:
   - Ты согласна выйти замуж за Павла? Ольга немного покраснела и сказала:
   - Ну, конечно. Лапоть надул губы:
   - Никто так не делает. Надо было пручаться *, а мы тебя уговаривали бы. Так скучно. Калина Иванович сказал:
   
   * Пручаться - сопротивляться (Прим. автора)
   
   - Скучно чи не скучно, а надо о деле говорить. Вы вот нам аккуратно скажите: как это будет все - хозяйство и все такое?
   Осип Иванович потрогал усы:
   - Значит, так: если ваше согласие, свадьбу там, венчанье проведем, молодые после того к старикам, - жить, значит, вместе, и хозяйство вместе.
   - А для кого новую хату строили? - спросил Карабанов.
   - А то хата будет для Михаила.
   - Так Павле ж старший?
   - Старший, конечно, он старший, от же старый так решил. Бо Павле жинку берет с колонии.
   - Ну, так что, что из колонии? - недружелюбно забурчал Коваль.
   Осип Иванович не сразу нашел слова. Тоненьким голосом затарахтел Кузьма Петрович:
   - Так получается. Павло Иванович говорят: до хозяина и хозяйку нужно, бо у хозяйки и батько есть, тесть, выходит так, - Михаиле берет у Сергея Гречаного. А ваша, значит, в невестки пойдет при Павле Павловиче. И Павло Павлович же и согласие дали.
   Карабанов махнул рукой:
   - С такими разговорами и до гарбуза можно добалакаться. Какое нам дело, что Павел Павлович дал согласие! Он просто, выходит, ну, шляпа, тай годи. Совет
   командиров Олю так выдать не может. Если так говорить, так это в батрачки к старому черту...
   - Семен... - нахмурился Колька.
   - Ну, хорошо, хорошо, беру черта обратно. Это раз. А потом, про какое там венчанье говорили?
   - А это уже как полагается, - не было такого дела, чтобы без попов женились. Такого у нас на селе не было.
   - Так будет, - сказал Коваль. Кузьма Петрович зачесал в бородке:
   - Кто его знает, чи будет, чи не будет. У нас так считается, будто нехорошо: это же выходит - невенчанным жить.
   В совете замолчали. Все думали об одном и том же: свадьбы не выйдет. Я даже боялся, что в случае неудачи ребята выпроводят сватов без особенных почестей.
   - Ольга, ты пойдешь к попам? - опросил Колька.
   - Ты что? Плохо позавтракал? Ты забыл, что я комсомолка?
   - С попами дело не пойдет, - сказал я сватам, - думайте как-нибудь иначе. Ведь вы знали, куда шли. Как вам могло прийти в голову, что мы согласимся на церковь?
   Силантий поднялся с места и наладил для речи свой палец.
   - Силантий, говорить будешь? - спросил Колька.
   - Здесь это, спросить хочу.
   - Ну, спрашивай.
   - Здесь это, Кузьма такой, видишь, человек, мечтатель, как говорится. А вот пусть Осип Иванович скажет: для какого хрена водолазы здесь это, понадобились? Ты лучше бы, здесь это, кабана выкормил.
   - Да хай они сказятся! - засмеялся Стомуха. - Я если встречу одного, так и с охоты вертаюсь.
   - Значит, здесь это, Кузьме нужны долгогривые, как говорится.
   Кузьма Петрович заулыбался:
   - Хи-хи, не в том дело, что нужны, и никакой же пользы от них, это само собой. Так видишь что: деды наши и прадеды так делали, а тут еще и Павло Иванович говорит: девку берем бедную, без этого, сказать бы, приданого, ну, и все такое...
   Калина Иванович стукнул кулаком по столу:
   - Это что за разговоры? Кто тебе дал право такое мурлякать? Кто это такой богатый прийшов сюда, задаваться тут будеть? Ты думаешь, как ты с твоим Павлом Ивановичем из земли хату смазали, так уже и губы вам надувать? У него, паразита, понимаешь, стоить стол та две лавки, та кожух заховав в скрыне, так он уже миллионер какой?
   Кузьма Петрович перепугался и запищал:
   - Та разве ж кто задавался тут? Мы только так сказали насчет как бы приданого.
   - Ты знаешь, куда ты прийшов, чи не знаешь? Тут тебе совецькая власть, чи ты, може, не видав совецькой власти? Совецькая власть может дать такое приданое, что все твои вонючие деды в гробах тричи * перевернуться, паразиты.
   
   * Тричи - трижды. (Прим. автора.)
   
   - Та мы ж... - слабо возражал Кузьма Петрович. Хлопцы кохотали и аплодировали Калине Ивановичу. Калина Иванович разошелся не на шутку:
   - Это пускай совет командиров обсудить хорошенько. Факт: пришли они свататься к нам, нам же нужно подумать, чи отдавать нашу дочку Ольгу за такого голодранция, как этот самый Николаенко, который только и видит, что картошку с цыбулей лопает да лободу разводить, паразит, заместо хлеба. А мы люди богатые, нам нужно осторожно думать.
   Общий восторг совета командиров и всех присутствующих показал, что никаких проблем не существует больше. Сваты на время были удалены, и совет командиров приступил к обсуждению, что дать Ольге в приданое.
   Хлопцы были задеты за живое всеми предыдущими переговорами и назначили Ольге приданое, по каким угодно меркам, совершенно выдающееся. Позвали Щере, боялись, что он запротестует против больших выдач, но Шере и минутки не подумал и сказал строго:
   - Это правильно. Пусть нам будет даже тяжело, но Воронову нужно выдать богато, богаче всех в округе. Куркулям нужно показать место.
   Поэтому при обсуждении приданого если и были возражения, то только такого типа:
   - И что ты мелешь: лошонка! Не лошонка, а коня нужно дать.
   Через час отдышавшихся на свежем воздухе сватов вызвали в совет, и Колька Вершнев поднялся за своим столом и произнес, немного заикаясь, такую внушительную речь:
   - Совет командиров постановил: Ольгу выдать за Павла. Павло переходит в отдельную хату, и батько выделяет ему хозяйство, какое может. Никаких попов, записаться в загсе. Первый день свадьбы у нас празднуем, а вы там, как хотите. Ольге на хозяйство даем:
   корову с теленком симментальской породы,
   кобылу с лошонком,
   пятеро овец,
   свинью английской породы...
   Колька успел охрипнуть, пока дочитал длиннейший список Ольгиного приданого. Здесь были и инвентарь, и семена, и запасы кормов, одежда, белье, мебель, и даже швейная машина. Кончил Колька так:
   - Мы будем помогать Ольге всегда, если потребуется, и они обязаны, если нужно, помогать колонии без всякого отказа. А Павлу дать звание колониста.
   Сваты испуганно хлопали глазами и имели такой вид, будто они причащаются перед смертью. Уже не беспокоясь о том, правильно выходит или неправильно, прибежали смеющиеся девчата и перевязали сватов рушниками, а пацаны во главе с Тоськой поднесли им на блюде, покрытом рушником, хлеб и соль. Растерявшиеся, неповоротливые сваты взяли хлеб и не знали, куда его девать. Тоська из-под мышки Кузьмы Петровича вытащил блюдо и сказал весело:
   - Э, это отдайте, а то попадет мне от мельника. Это его... такая тарелка.

На моем столе разостлали девчата скатерть, поставили три бутылки кагора и полтора десятка стаканов. Калина Иванович налил всем и поднял стакан:
   - Ну, чтоб росла та слухала.
   - Кого ей слухать? - спросил Осип Иванович.
   - А известно кого: совет командиров и вообще совецькую власть.
   Мы все чокнулись, выпили вино и закусили бутербродами с колбасой.
   Кузьма Петрович кланялся:
   - Ну, спасибо вам, что так все хорошо, будем, значить, поздравлять Павла Ивановича и Евдокию Степановну.
   -Поздравляй, поздравляй, - сказал Калина Иванович.
   Осип Иванович пожал нам руки:
   - А вы того... молодец народ, куда нам с вами тягаться!
   Сваты, тихие и скромные, как институтки, вышли из кабинета и направились к деревне. Мы смотрели им вслед. Калина Иванович вдруг прищурился весело и недовольно дернул плечом:
   - Нет, это не годится так! Что ж они пошли, как адиоты? Нагони их, Петро, скажи, чтобы ко мне шли на квартиру, а ты, Антон, запряжи через часик да и подъезжай.
   Через час хлопцы со смехом погрузили сватов в бричку, еще перевязанных рушниками, но уже потерявших много других отличий официальных послов, в том числе и членораздельную речь. Кузьма Петрович, правда, не забыл хлеб и любовно прижимал его к груди. Молодец, как перышко, понес тяжелую бричку по песчаной дороге.
   Калина Иванович сплюнул:
   - Это он нарочно таких бедных прислал, паразит.
   - Кто?
   - Да этот самый Николаенко. Это он, значить, показать хотел: какая невеста, такие и сваты.
   - Здесь это, не то, - сказал Силантий. - Тут такая, видишь, история: другой сват не пошел бы, как говорится, без попов, а эти люди, здесь это, на попов плевать, такие люди... уже не такие! А старый хрен, здесь это, им так сказал: требуйте с попами будто, а в случае, как говорится, не выйдет, так черт с ними с попами. Видишь, какая история.
   В середине августа назначили свадьбу, работали комиссии, готовили спектакль. Забот было много, а еще больше расходов, и Калина Иванович даже грустил:
   - Если бы всех наших девчат выдать замуж таким манером, так бери, Антон Семенович, хлопцив и меня, старого дурня, тай веди просить милостыню... А нельзя ж иначе...
   В день свадьбы с утра колония окружена часовыми - два отряда пришлось выделить для охраны. Только семидесяти лицам разослали мы напечатанные в типографии приглашения. На них было написано:
   "Совет командиров трудовой колонии имени Максима Горького просит Вас пожаловать на обед, а вечером на спектакль по случаю выпуска из колонии колонистки Ольги Вороновой и выхода ее замуж за тов. П. П. Николаенко.
   Совет командиров".
   К двум часам дня в колонии все готово. В саду вокруг фонтана накрыты парадные столы. Украшение этого места - подарок кружка Зиновия Ивановича: на тонких тростях, установленных над столовой, везде, куда с трудом проникли руки колонистов и куда так легко проникает сейчас глаз, повисли тонкие зеленые гирлянды, сделанные из нежных березовых побегов. На столах в кувшинах букеты "снежных королев".
   Сегодня можно с уверенной радостью видеть, как выросла и похорошела колония. В парке широкие, посыпанные песком дорожки подчеркивают зеленое богатство трех террас, на которых каждое дерево, каждая группа кустов, каждая линия цветника проверены в ночных раздумьях, политы трудовым потом сводных отрядов, как драгоценными камнями, украшены заботами и любовью коллектива. Высоты и низины речного берега сурово и привольно-ласково дисциплинированы: то десяток деревянных ступенек, то березовые перильца, то квадратный коверчик цветов, то узенькие витые дорожки, то платформа набережной, усыпанная песком, еще раз доказывают, насколько умнее и выше природы человек, даже вот такой босоногий. И на просторных дворах этого босоногого хозяина, на месте глубоких ран, оставленных ему в наследство, он, пасынок старого человечества, тоже коснулся везде рукой художника. Двести кустов роз высадили здесь колонисты еще осенью, а сколько здесь астр, гвоздики, левкоев, ярко-красной герани, синеньких колокольчиков и еще неизвестных и не названных цветов, - колонисты даже никогда и не считали Целые шоссе протянулись по краям двора, соединяя и отграничивая площадки отдельных домов, квадраты и треугольники райграса * осмыслили и омолодили свободные пролеты, кое-где твердо стали зеленые садовые диваны.
   
   * Райграс (англ.) - вид густой травы, которой засеиваются газоны.
   
   Хорошо, уютно, красиво и разумно стало в колонии, и я, видя это, горжусь долей своего участия в украшении земли. Но у меня свои эстетические капризы: ни цветы, ни дорожки, ни тенистые уголки ни на одну минуту не заслоняют от меня вот этих мальчиков в синих трусиках и белых рубашках. Вот они бегают, спокойно прохаживаются между гостями, вот они хлопочут вокруг столов, стоят на постах, сдерживая сотни ротозеев, пришедших посмотреть на невиданную свадьбу, - вот они, горьковцы. Они стройны и собранны, у них хорошие, подвижные талии, мускулистые и здоровые, не знающие, что такое медицина, тела и свежие красногубые лица. Лица эти делаются в колонии, - с улицы приходят в колонию совсем не такие лица.
   У каждого из них есть свой путь, и есть путь у колонии имени Горького. Я ощущаю в своих руках многие начала этих путей, но как трудно рассмотреть в близком тумане будущего их направления, продолжения, концы. В тумане ходят и клубятся стихии, еще не побежденные человеком, еще не крещенные в плане и математике. И в нашем марше среди этих стихий есть своя эстетика, но эстетика цветов и парков уже не волнует меня.
   Не волнует еще и потому, что подходит ко мне Мария Кондратьевна и спрашивает.
   - Что это вы, папаша, грустите в одиночестве?
   - Как же мне не грустить, когда меня все бросили, даже и вы?
   - Я рада вас утешить, я даже нарочно искала вас и выставки приданого не хотела без вас смотреть. Пойдемте.
   В двух классах собрано все хозяйство Ольги. На выставке толпятся гости, сердитые, завистливые бабы поджимают губы и злобно-внимательно присматриваются ко мне. Они высокомерно обошли нашу невесту и женили своих сыновей на хуторских девчатах, а теперь оказывается, что самые заможные невесты были у них под боком. Я признаю их право относиться ко мне с негодованием.
   Бокова говорит:
   - Но что вы будете делать, если к вам сваты станут ходить толпами?
   - Я застрахован, - отвечаю я: - наши невесты переборчивы.
   Прибежал вдруг пацан, перепуганный насмерть:
   - Едут!
   Во дворе уже играют требовательный сигнал общего сбора. У въезда вытянулся строй колонистов со знаменем и взводом барабанщиков, как полагается. Из-за мельницы показалась наша пара: лошади убраны красными ленточками, на козлах Братченко, тоже украшенный бантом. Мы отдаем салют молодым. Антон натягивает вожжи, и Оля радостно бросается мне на шею. Она волнуется, плачет и смеется, и говорит мне:
   - Вы же, смотрите, не бросайте меня, а то мне уже страшно.
   Мы начинаем маленький митинг. Мария Кондратьев - на неожиданно умиляет меня: от имени наробраза она подносит молодым подарок - сельскохозяйственную библиотеку Целую кучу книг приносят за нею два колониста на убранных цветами носилках.
   После митинга мы ставим молодых под знамя и всем строем эскортируем их к столам. Им приготовлено почетное место, и сзади них останавливается знаменная бригада. Дежурный колонист заботливо меняет караул. Двадцать колонистов в белоснежных халатах начинают подавать пищу. Особый сводный отряд Таранца внимательно проводит глазами по линии карманов гостей и бесшумно спускает в Коломак несколько бутылок самогона, реквизированных с ловкостью фокусников и вежливостью хозяев.
   Я сижу рядом с молодыми, по другую сторону от них Павел Иванович и Евдокия Степановна. Павел Иванович, строгий человек с бородкой Николая-чудотворца, тяжело вздыхает: то ли ему досадно отделять сына, то ли скучно смотреть на бутылку пива, ибо и у него Таранец только что отнял самогон.
   Колонисты сегодня чудесны, я любуюсь ими не отдыхая. Оживлены, добродушны, приветливы и как-то по-особенному ироничны. Даже одиннадцатый отряд, заседающий на другом конце стола, завел длинные и задорные разговоры с прикомандированной к ним пятеркой гостей. Я немного беспокоюсь, не очень ли откровенно там высказываются. Подхожу. Шелапутин, до сих пор сохранивший свой дискант, наливает пиво Козырю и говорит:
   - А вас попы венчали, так, видите, и плохо.
   - А давайте мы вас перевенчаем, - предлагает Тоська.
   Козырь улыбается:
   - Поздно мне, сынки, перевенчиваться.
   Козырь крестится и выпивает пиво. Тоська хохочет.
   - Теперь у вас живот заболит...
   - Спаси господи, отчего?
   - А зачем перекрестились?
   Рядом сидит селянин с запутанной светло-соломенной бородой - гость по списку Павла Ивановича. Он первый раз в колонии, и его все удивляет:
   - Хлопцы, а это правда, что вы тут хозяева?
   - Ну, а кто ж? - отвечает Шурка.
   - А для чего же вам хозяйство?
   Тоська Соловьев поворачивается к нему всем телом:
   - А разве вы не знаете, для чего? То мы батраками были бы, а то нет.
   - А чем ты теперь будешь, к примеру.
   - Ого! - говорит Тоська, подымая пирог высоко за ухом. - Я буду инженером, так и Антон Семенович говорит, а Шелапутин будет летчиком.
   Он насмешливо посматривал на своего друга Шелапутина. Это потому, что его линия летчика еще никем не признана в колонии. Шелапутин энергично жует:
   - Угу, буду летчиком.
   - А вот, скажем, насчет крестьянства, так у вас нету охочих?
   - Как нету? Есть. Только наши будут не такими крестьянами. - Тоська быстро взглядывает на собеседника.
   - Вот оно какое дело! Значится, как же это понять: не такими?
   - Ну, не такими. Тракторы будут. Вы видели трактор?
   - Нет, не довелось.
   - А мы видели. Там есть такой совхоз, так мы туда свиней отвозили. Там трактор есть, как жук такой...
   Длинная линия гостей основательно связана нашими отрядами. Я ясно различаю границы отрядов и вижу их центры, в которых сейчас наиболее шумно. Веселее всего в девятом отряде, потому что там Лапоть, вокруг него хохочут и стонут и колонисты и гости. Сегодня Лапоть, сговорившись с своим другом Таранцом, устроил большую и сложную каверзу с компанией мельничной верхушки, сидящей за столом девятого отряда и порученной по приказу его вниманию. Это плотный и пушистый мельник, худой и острый бухгалтер и вальцовщик - человек скромный. Когда-то Таранец был карманщиком, и для него пустым делом было вынуть из кармана мельника бутылку с самогоном и заменить ее другой, наполненной обыкновенной водой из Коломака.
   За столом мельник и бухгалтер долго стеснялись и оглядывались на сводный отряд Таранца. Но Лапоть успокоительно моргнул:
   - Вы люди свои, я устрою.
   Он наклоняет к себе голову проходящего Таранца и что-то ему шепчет. Таранец кивает головой. Лапоть конфиденциально советует:
   - Вы под столом налейте и пивом закрасьте, и хорошо.
   После акробатических упражнений под столом возле жаждущих стоят стаканы, полные подозрительно бледного пива, и счастливые обладатели их нервно готовят закуску под внимательным взглядом притаившегося девятого отряда. Наконец все готово, и мельник хитро моргает Лаптю, поднося стакан к бороде. Бухгалтер и вальцовщик еще осторожно равняются направо и налево, но кругом все спокойно. Таранец скучает у тополя. Глаза Лаптя начинают пламенеть, и он прикрывает их веками.
   Мельник говорит тихонько:
   - Ну, хай буде все добре.
   Девятый отряд, наклонив головы, наблюдает, как три гостя осушают стаканы. Уже в последних бульканьях замечается некоторая неуверенность. Мельник ставит пустой стакан на стол и посматривает осторожным глазом на Лаптя, но Лапоть скучно жует и о чем-то далеком думает. Бухгалтер и вальцовщик изо всех сил стараются показать, что ничего особенного не случилось, - и даже тыкают вилками в закуску.
   Бывалый мельник под столом рассматривает бутылку, но его нежно кто-то берет за руку. Он подымает голову: над ним продувная веснушчатая физиономия Таранца.
   - Как же вам не стыдно! - говорит Таранец и даже краснеет от искренности. - Было же сказано, нельзя приносить самогон, а еще свой человек... И смотри ты, уже и выпили. А кто с вами?
   - Та черт его знает, - потерялся мельник, - чи выпили, чи нет, и не разберу.
   - Как это не разберете? А ну, дыхните! Ну... смотри ты, не разберет! От вас же несет, как из бочки. И как вам не стыдно: прийти в колонию с такими вещами...
   - А что такое? - издали заинтересовывается Калина Иванович.
   - Самогон, - говорит Тараней, показывая бутылку. Калина Иванович грозно смотрит на мельника. Девятый отряд давно уже находится в припадочном состоянии, вероятно, потому, что Лапоть что-то смешное рассказывает о Галатенко. Ребята положили головы на столы и больше не могут выносить ничего смешного.
   Здесь веселья хватит до конца обеда, потому что Лапоть время от времени спрашивает мельника:
   - А что - мало? А больше нет? Вот горе!.. А хорошая была? Так себе?.. Вот только Федор, жалко, придирается. Ну, что ты пристал, Федька, - свои же люди!
   - Нельзя, - говорит серьезно Таранец. - Смотри, они насилу сидят.
   У Лаптя впереди еще большая программа. Он еще будет бережно поднимать мельника из-за стола и на ухо шептать ему:
   - Давайте, мы вас садом проведем, а то заметно очень...
   Восьмой отряд Карабанова сегодня на охране, но он сам то и дело появляется возле столов, в том месте, где ярким костром горит философия, возбужденная необычной свадьбой. Здесь Коваль, Спиридон, Калина Иванович, Задоров, Вершнев, Волохов и председатель коммуны имени Луначарского, с козлиной рыжей бородкой умный Нестеренко.
   Коммуна за рекой живет неладно, не управляется с полями, не умеет развесить и разложить нагрузки и права, не осиливает бабьих вздорных характеров и не в силах организовать терпение в настоящем и веру в завтрашний день. Нестеренко грустно итожит:
   - Надо бы новых каких-то людей достать... А где их достанешь?
   Калина Иванович горячо отвечает:
   - Не так говоришь, товарищ Нестеренко, не так... Эти новые, паразиты, ничего не способны сделать как следовает. Надо обратно стариков прибавить...
   За столами становится шумнее. Принесли яблоки и груши наших садов, и на горизонте показались бочки с мороженым - гордость сегодняшнего дежурства.
   За домом захрипела гармошка, и испортило день визгливое бабье пение - одна из казней свадебного ритуала. Полдесятка баб кружились и топали перед пьяненьким кислооким гармонистом, постепенно подвигаясь к нам.
   - За приданым приехали, - сказал Таранец. Румяная костлявая женщина затопала, видимо, специально для меня, выставляя вперед локти и шаркая по песку неловкими большими башмаками.
   - Папаша ридный, папаша дорогый, пропивай дочку, выряжай дочку...
   В руках у нее откуда-то взялась бутылка с самогоном и граненая, почему-то коричневого цвета, рюмка. Она с пьяного размаху налила в рюмку, поливая землю и свое платье. Между мною и ею стал Таранец:
   - Довольно с тебя.
   Он легко отнял у нее угощение, но она уже забыла обо мне и жадно набросилась на Ольгу с радостно-пьяным причитанием:
   - Красавица наша Ольга Петровна! И косы распустила... Не годится так, не годится. Вот завтра очипок наденем, ходить в очипке будешь.
   - И не надену, - неожиданно строго сказала Ольга.
   - А как же? Так с косами и будешь?
   - Ну да, с косами.
   Бабы что-то завизжали, заговорили, наступая на Ольгу. Злой, раздраженный Волохов растолкал их и в упор спросил главную:
   - А если не наденет, так что?
   - Тай не надевай, не надевай, вам же лучше знать, все равно не венчались!
   Подошли дипломаты дядьки и развели хохочущих, облитых самогоном баб в разные стороны. Мы с Ольгой вышли из парка.
   - Я их не боюсь, - сказала Ольга, - а только трудно будет.
   Мимо нас колонисты проносили мебель и узлы с костюмами. Сегодня идет "Женитьба" Гоголя, а перед спектаклем еще и лекция Журбина "Свадебные обычаи у разных народов".
   Еще далеко, очень далеко до конца праздника.